Цыгане в лагере смерти Белжец. Фото: Wikipedia
Судьба… Судьба человека, судьба народа. Как прочувствовать это ёмкое слово? Кто вершит её? Почему в Йом Кипур мы говорим друг другу: "Гмар хатима това!", желая хорошей записи в "Книге судеб"?
За глаза её звали "Рая-Хлеборезка". Крупная, красивая, чернобровая с карими глазами и густыми волосами, собранными в пучок на затылке. Про таких говорят: сорок пять — баба ягодка опять. В нашем подмосковном заводском посёлке судачили о ней уважительно, часто прибавляя слова "хорошая женщина", а иногда, как бы по секрету, добавляя — "еврейка".
Рая получила прибавку к своему имени ещё в годы Великой Отечественной войны, когда хлеб продавался по карточкам. Она ездила за ним в районное Сельпо, получала там чёрные буханки на всю деревню и в специальной машине с охраной привозила их в свою лавчонку с вывеской "Хлеб". Торговала она в определённые часы. Хлеб нарезала в присутствии покупателей в соответствии с карточками, которые разнились по норме отпускаемого хлеба — рабочие, служащие, детские. Голод военного и послевоенного времени диктовал особые требования. Надо полагать, что Рая работала честно, и слово "Хлеборезка" прилипло к ней с тех давних лет.
Поговаривали, что у неё в лавчонке была своя охрана в лице цыгана, который появлялся в нужное время как из-под земли. Охранял он на добровольных началах и хлеб, и её саму — очень красивую молодую женщину.
Цыганский табор обитал километрах в пяти от заводского посёлка, расположенного по Курской дороге. Доброй славой табор не пользовался и, как и везде в России, цыган побаивались. По вагонам электричек "Москва — Серпухов" всегда ходили цыганки, приставая к женщинам: "Давай погадаю!". Ехали они всегда "зайцами". Билеты у них не проверяли по простой причине — лучше не связываться, иначе криками "Я — мать героиня!" насытишься сполна. Их длинные до пят пёстрые многослойные, широченные юбки былой свежести привлекали своей театральностью на фоне блекло одетой пассажирской публики.
Помню, как во время первой послевоенной переписи населения в 1951 году нам, комсомольцам завода, поручили пойти в табор для переписи, а мы побоялись и дружно отказались, ожидая партийной проработки, но нас даже не осудили. Роль переписчика взяла на себя местная милиция. Но вряд ли милицейская перепись имела достоверные данные.
Во время моей жизни в заводском посёлке Рая работала в новом продовольственном магазине, построенном на площади у железнодорожной станции, продавала хлеб в хлебобулочном отделе. Давно отменили карточки, и буханки хлеба брали целиком, да по нескольку штук в одни руки. Деревенские жители подкармливали хлебом домашнюю птицу и другую живность в своём хозяйстве. Редко, по просьбе покупателя Рая отрезала половину буханки, не взвешивая — глаз у неё был точным, а рука верной.
Может быть, я бы и не знала Раю, если бы она не поселилась в нашем доме, на втором этаже, в такой же коммунальной квартире, в какой жила и я, только я жила на первом этаже. Поселилась она вместе с мужем — цыганом Дзюбой и его дочкой — тринадцатилетней Зорей. Такое семейное сочетание еврейки с цыганом вызывало любопытство, наполнялось слухами, а через пару лет обросло событием, невольными свидетелями которого оказались мы, все соседи по дому.
Дзюба — типичный цыган лет под шестьдесят, среднего роста, плотный, широкоплечий, с очень тёмным лицом и глазами немного навыкате. Одет он был всегда во всё чёрное, ходил в сапогах, на голове была добротная кепка.
Работал он на заводе в металлургическом цехе, занимаясь починкой рабочей спецобуви. В общем, сапожничал в маленькой мастерской при цехе. Когда поселился в нашем доме, соседям в починке обуви не отказывал, за что соседи в долгу не оставались и говорили: "Дзюба нормальный мужик, только не пьёт". Дзюба — фамилия, так по фамилии все его звали.
Зоря — уже вполне оформившаяся красивая девушка, черноглазая, с длинной косой, закончила 6-й класс и в наступившие летние каникулы постоянно сидела дома, вызывая бесконечные вопросы соседей: почему сидит дома, почему ни с кем не дружит и тому подобные. Дзюба привёл ее к Рае из табора в пятилетнем возрасте. Дикая и очень болезненная девочка нуждалась в лечении и материнской ласке. Матери в таборе у неё не было. У Раи своих детей не было, и она привязалась к девочке, делая всё, чтобы Зоря называла её мамой. Но не получилось, — она так и осталась для Зори просто Рая, хотя отношения между ними были более близкими и тёплыми, чем у девочки с отцом.
Рая по натуре молчаливая женщина, в соседские пересуды никогда не ввязывалась, в подруги ни к кому не лезла. В ней жила какая-то внутренняя сила, притянувшая Дзюбу на всю жизнь. Она ежедневно провожала его на работу, шла с ним до проходной завода. Выглядело это так: Дзюба шёл впереди, шага на два сзади шла Рая, как будто охраняя его от посторонних. Проводив его, она шла на станцию в свой продовольственный магазин.
Стояло летнее время, очень неспокойное для тех, кто связывался с ремонтными работами. Наш ЖЭК (жилищно-эксплуатационная контора) тоже затеял ремонт подъездов. Привёзли машину новых дверей, упакованных по две — всего четыре упаковки, как раз для восьми подъездов наших четырёх 2-х этажных домов, построенных ещё пленными немцами. Всю машину разгрузили под моим окном. В первую же ночь одна упаковка исчезла. Ясно, что одному человеку такой крупногабаритный груз под мышкой не унести.
Началось дознание. Начальник ЖЭКа вызвал моего мужа как представителя первого этажа, и Дзюбу как представителя второго, хотя в квартирах на втором этаже были жильцы с большим стажем проживания. Конечно, дознание ничем не закончилось. Кстати, это похищение дверей сыграло положительную роль. Не случись пропажи, работы по установке новых дверей в подъездах длились бы всё лето. А так прислали бригаду умельцев, и они за два дня справились с этим делом.
Место под моим окном привлекало ремонтников, а потому долго не пустовало. Как-то привезли на машине большие связки белых кирпичей. Были бы кирпичи несвязанными, растащили бы поштучно свои местные, а тут в первую же ночь "свистнули" все сразу. Я, услышав шорох под окном, через занавеску увидела воров, — фонарь у подъезда слабо освещал пространство, но можно было различить, что три цыгана увозили кирпичи на тачках.
Моя бдительность предпочла не видеть и молчать по-партизански. Но было интересно, откуда цыгане узнали о кирпичах? Даже обычных телефонов в квартирах тогда не было, а в таборе и тем более. Я грешила на Зорю. Самой быстрой для таких сообщений была она. Но дознания не проводилось.
Дни летние длинные. Дневная духота спадала с приходом темноты. В такие вечера посидеть на нашей скамеечке у подъезда выходили Рая с Зорей. Если на скамеечке кто-то уже сидел, они уходили искать свободную: Рая не любила, когда их разговоры становились достоянием общественности.
Однажды под вечер к Дзюбе пришёл цыган из табора, и Дзюба ушёл с ним. Домой ночевать он не вернулся. Оказалось, что когда в таборе что-то случалось, а случалось в летнее время часто и звали Дзюбу. Он был в таборе Авторитетом. Какие там происходили дела, никто не знал. А уж какими правами обладал Авторитет, тем более. Законы в таборе признавались только свои — неписанные. Знала ли Рая о цыганских делах? Вряд ли.
Всезнающие соседи говорили, что без Дзюбы она спать не ложилась и, что называется, места себе не находила.
Наступил новый учебный год. Зоря пошла в школу, но не в ту, в которой училась раньше. Новое местожительство определило и новую школу, как считалось, лучшую в районе. Красивая девочка в новой школьной форме! Просто загляденье! Рая, конечно, провожала её в первый день, а потом ежедневно приходила в свой обеденный перерыв, чтобы вместе пообедать. Следила, чтобы девочка делала уроки, хорошо её одевала, может, и лучше других, — не дай Бог, люди скажут, что не своя. На родительские собрания в школу тоже ходила она, а не Дзюба. Словом, всё, как в нормальных семьях.
Год прошёл без событий, если не считать драки, которые устраивала Зоря в ответ на дразнилку "Цыганка". Класс, по-видимому, встретил её недружелюбно. 7-й класс — трудный возраст. Так или иначе, школу Зоря не полюбила.
Наступил следующий учебный год. Как-то я болела и сидела дома, находясь на больничном. Днём у скамеечки появились цыгане: один совсем пацанёнок, другой постарше — лет двадцати. Зоря вышла к ним, и они ушли.
Шила в мешке не утаишь, и пошли разговоры: к Зоре ходят цыгане. В дом они не заходили, поджидали её из школы. Она заносила домой портфель, и они вместе исчезали. Гуляли часа два. Потом стал приходить один, тот, что постарше, очень красивый парень, тоже весь в чёрном, как Дзюба. Эти гулянки дошли до Дзюбы. Соседи слышали, как он ругал Раю. То ли приближение зимы повлияло, и табор переместился в тёплые края, то ли Дзюба вмешался и запретил эти гулянья, но приход цыган к Зоре прекратился.
Весной за Дзюбой пришёл пожилой цыган. В таборе случилось что-то серьёзное, и Дзюба не появлялся несколько дней. Даже брал освобождение на работе и куда-то ездил. Зоря тут же перестала ходить в школу. Кто-то из соседей слышал, как Дзюба говорил ей: "Бросишь школу — убью!". Моя любопытная соседка всё пытала Раю: "Скажи, он её бьёт?". Рая переживала, отмалчивалась. Она вообще поблекла, похудела. Она любила Зорю, но ещё больше, надо думать, любила мужа. Разговоры о дочери постоянно висели в воздухе.
Но вот появился тот молодой цыган, высокий, красивый, одетый во всё чёрное, как Дзюба. Наверное, он пришёл раньше назначенного времени. Рая и Зоря обедали. Рая выскочила к нему первая, что-то ему наговорила. Просила Зорю не ходить с ним. Но Зоря не послушала и в сердцах зло сказала: "Не лезь! Не твоё дело!". И убежала к красавцу. Рая пошла на работу с заплаканными глазами. Она чувствовала, что появление молодого цыгана несёт беду.
Через несколько дней вечером к Дзюбе опять пришёл пожилой цыган, и они пошли в табор. Зоря с Раей остались ждать его возвращения. В данном случае Зоря знала больше Раи.
Что происходило на той цыганской сходке, можно только предполагать. Табор восстал против своего Авторитета! Причина была в том, что он отходил от цыганских устоев. Молодой цыган, видно, тоже подлил масла в огонь.
Решался вопрос судьбоносный, который в прошлые времена без ножа не обходился. Мудрость и годы цивильной жизни подсказали Дзюбе, что пора уходить из табора окончательно. Кто знает, какие чувства жгли его душу? Он уже не Авторитет!
Рано утром к Рае прибежал кто-то с завода. Дзюба звал её, он ночевал в своей мастерской при цехе. Сказал ей, что домой не придёт, пока там будет Зоря. "Пусть уходит!". Еврейской женщине услышать такие слова?! Рушилась семья… Рая передать слова отца Зоре не смогла. Она молчала, страдала, не зная, что делать. А Зоря ждала…
Из табора, наконец, пришёл красавец. Какая могла быть школа, когда вспыхнула любовь?! Да с цыганской страстью"!
По Пушкину цыганская женщина, как:
"Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда…"
И гены у Зори "заговорили" и потянули к весёлой, шумной, беззаботной таборной жизни. Случилось невероятное: Зоря ушла в табор! Ей не было ещё шестнадцати лет. Неписаный цыганский закон гласил: девушка, прожившая с цыганом две недели под одной крышей, становилась его женой.
Стала ли Зоря женой красавца?.. Вопрос без ответа.
Все соседи жалели Раю. Да и как можно было её не жалеть? Понять Зорю никто не мог. Судачили о ней долго. О Дзюбе говорили мало. Он не появлялся дома очень долго. Когда пришёл, никто не услышал, хотя любопытных и подслушивающих хватало. В комнате у Раи стояла глухая тишина. Такая, какая бывает, когда в доме невосполнимая утрата. Да и о чём можно было говорить?
В 60-е годы все цыганские таборы из Подмосковья выселили. То событие осталось в памяти.
* * *
Цыгане непознанный народ. Их кочевой образ жизни уважения не вызывал. Не вызывает и сейчас. Их таборы активно выселяют из пригородов Парижа во Франции.
Гитлер хотел полностью уничтожить два народа — евреев и цыган. Трагический факт мировой истории, когда оба народа упоминаются вместе. По официальным данным в годы Второй мировой войны было истреблено 6 миллионов евреев и 500 тысяч цыган.
Впервые я услышала страшные цифры уничтожения двух народов в Польше в мае 1975 года, когда отмечался 30-летний юбилей Великой Победы над фашизмом. В составе московской делегации удалось посетить лагерь смерти в Освенциме. При входе в музей висела двухметровая карта Европы с указанием мест, откуда поступали составы с будущими жертвами. Экспонаты музея ужасали. Всё врезалось в память, — иначе и быть не могло. Освенцим оставил тяжёлый след на всю жизнь.
Памятники жертвам Катастрофы (Холокоста) еврейского народа можно встретить во многих странах Европы, в России, Украине, Белоруссии, Молдавии.
Увековечение памяти жертв цыганского народа растянулось во времени. Возможны многие причины, в том числе кочевой образ их жизни.
Первый памятник-мемориал памяти погибших цыган разработал израильский архитектор-скульптор Дани Караван. Строился этот мемориал в Берлине более двадцати лет и был завершён только в 2012 году.
Музей Израиля "Яд ва-Шем" в 2006 году провёл международную акцию "У каждого человека есть имя", посвящённую памяти жертв Катастрофы еврейского народа. Имена увековечены и зачитываются постоянно в специальном зале музея. Среди них есть имя моей бабушки — Фишковой Берты Ефимовны, погибшей в Витебском гетто зимой 1942 года.
Переплетение судеб двух народов известно ещё в одной сфере жизни — театральной.
В Москве работал цыганский театр "Ромэн". Открытие его состоялось в 1931 году при самом активном участии евреев. Первый спектакль ставили режиссёр Мойша Гольблат и композитор Семён Бугачевский. Первые годы постановки шли на цыганском языке.
С переходом на русский язык театр стал посещаем широкой публикой.
Когда театр "Ромэн" переехал в новое помещение, расположенное близко от станции метро "Белорусская", я из любопытства посетила его. Какой спектакль шёл, уже не помню.
Просторный зрительный зал, уютное фойе, где на полках стояла театральная литература: книги о становлении цыганского театра, об истории разных постановок и их авторах, о красочных костюмах и т.п. Ряд книг был одного автора — еврея Семёна Баркана, который в течение 26 лет (1951 — 1977 гг.) был художественным руководителем театра.
Можно сказать, что Цыганскому театру повезло: большинство музыкантов, постановщиков, оформителей спектаклей были евреи. В годы закрытия Московского Еврейского театра "Госет" и позорной кампании борьбы с космополитами (1947 — 1953 гг.) театр "Ромэн" помог евреям стать "цыганами". При С.Баркане цыганский театр процветал. Интересная деталь, отмеченная в книге С.Баркана: среди участников труппы выделялись свои "Авторитеты", которые не зависели от занимаемого актёрского положения. "Театр тот же табор, и хорошо, когда он сплочён", — отмечал художественный руководитель в своих записях.
Московский еврейский театр "Госет", разгромленный и закрытый в 1947 — 1949 годах, не был возрождён и ушёл в Историю, как и его художественный руководитель — Великий Актёр ХХ века Соломон Михоэлс. Потребовалось почти сорок лет, чтобы вновь открыть в Москве еврейский театр. Расположен он в скромном помещении бывшего кинотеатра "Луч" на Варшавском шоссе (станция метро "Варшавская"). В его труппу вошли несколько молодых цыганок, окончивших Государственный институт театрального искусства — ГИТИС. У театра светлое и очень родное название — "Шалом" и опытный художественный руководитель Александр Левенбук. Это вселяет надежду на гастроли театра в Израиле и заслуженный успех.
* * *
Переплетения судеб евреев и цыган в других сферах жизни мне не известны.
Нина Фишкова
Источник: ИСРАГЕО
